Федор Гааз: "И милость к падшим призывал"

В самое неподходящее для либерализма время, в правление Николая I, этот величайший врач и правозащитник России не только героически сражался с произволом, говорил правду в глаза власть имущим, но и победил. Да еще как! Более чем полумиллиону его современников врач Федор Гааз облегчил, а кому-то даже спас жизнь. Особенно это касалось заключенных.

Несмотря на острейшие трения с чиновниками МВД, он ни разу не подвергался репрессиям. И умер в 73-летнем возрасте, в генеральском чине, будучи уважаем императором, да и всем обществом.

Федор Петрович (Фридрих Иосиф) Гааз родился в 1780 году, в южнонемецком городке Мюнстерейфель. У него было пять братьев и две сестры. Одна из них, уже сорокалетняя старая дева, отселилась к Гаазу в Москву, чтобы заботиться о столь же одиноком брате. У Федора Петровича не было семьи, да и никаких сведений о его влюбленностях, отношениях с женщинами, до нас не дошло …

Читайте также: Победитель бешенства Луи Пастер

Окончив католическую школу, Фридрих получил медицинское образование в Венском университете. С 19-ти лет он уже пользовался успехом как частный офтальмолог. Гааз вылечил глаза князю Репнину, русскому посланнику при венском дворе, и княгиня пригласила врача в Россию.

Прибыв в 1802 году в Москву, доктор в считанные месяцы собрал и здесь обширную практику. Вскоре он приобрел и роскошно обставил каменный дом на Кузнецком мосту, купил в Подмосковье усадьбу и завел там суконную фабрику. В должности казенного врача, Гааз также лечил бедняков в трех больницах. По настоянию императрицы, Газа наградили орденом Святого Владимира, назначили главным больничным врачом.

Всего лишь два года в своей жизни (1809-10) Федор Петрович занимался медицинской наукой и — надо же — стал отцом российской курортологии! На Кавказе он обследовал неизвестные в то время минеральные источники. Тот, что имеет №23, в Ессентуках до сих пор называется "Гаазовским". Изучив целебные свойства воды, ученый описал их в изданной им книге.
В войне 1812 года военврач Гааз помогал раненым под Смоленском, Бородино. В составе русского войска дошел до Парижа. В 1814 году приехал к умирающему отцу. После его кончины, семья напрасно упрашивала Фридриха остаться в Германии. Зря старились и его однокашники по университету, уверявшие друга, что он будет в Германии еще более модным и преуспевающим специалистом. Гааз вернулся в сожженную Москву.

Еще десять лет он исполнял должность главврача Павловской больницы, лечил не только состоятельных, но и бедяков (по Москве гуляла поговорка "У Гааза нет отказа"), часто покупая им лекарства и еду за свои деньги. В 1825 году генерал-губернатор Москвы, князь Дмитрий Владимирович Голицын назначил Гааза штадт-физиком (главврачом) второй столицы. За всю жизнь Федора Петровича среди элиты у него не будет столь последовательного защитника и друга, как этот герой Бородинской битвы, любимец Александра I, к которому сохранил расположение и Николай I.

Гааз пробыл на новой должности недолго. Его самоотверженная деятельность по наведению порядка в аптеках и больницах вызвала такой шквал доносов со стороны медицинской администрации, что Федор Петрович хлопнул дверью в сердцах. Всего лишь год гаазовского начальствования запомнился москвичам по крайней мере тремя деяниями великого врача, окончательного утвердившими за ним славу не просто чудака и "утрированного филантропа", но и человека не от мира сего.

Во-первых, Гааз скоро понял, что его предшественника уволили незаслуженно, к тому же оставив в нищете. И новый штадт-физик отдавал свое жалование ему. Во-вторых, он ускорил свое разорение тем, что вкладывал личные суммы в ремонт казенных медицинских зданий. Такое странноватое хобби в продолжение его последующей жизни все разрасталось, и привело к тому, что через много лет Гааза похоронят за полицейский счет. Подтасовав финансовые документы, враги доктора обвинили его в растратах. Лишь после 12-летней тяжбы он сумел оправдаться перед судом. В-третьих, Гааз потряс всю чиновничью Москву, включив в медицинский штат группу новых сотрудников: талантливых в мышеловле кошек. В итоге провизоры лишились возможности списывать на грызунов недостачи лекарств.

В 1828 году, снова по ходатайству Голицина, Федора Петровича назначили секретарем московского "Попечительного о тюрьмах комитета", сопредседателями которого был тот же Дмитрий Владимирович и митрополит московский и коломенский Филарет.

На закате екатерининского царствования, страну посетил известный гуманист-тюрьмовед Джон Говард (1725-1790). Он составил многие рекомендации, но лишь через 20 лет изучения этих записок разными правителями страны, Александр I наконец повелел учесть замечания английского филантропа. Было учреждено Всероссийское тюремное попечительство. Оно должно было следило за тем, чтобы тюрьмы исполняли закон, но не мучили заключенных, оставляя путь к нравственному исправлению. Заработали филиалы: сначала петербургский, затем московский Комитет.

Чтобы понять, что мы подразумеваем под мучительством наших с вами пра-пра-дедушек и бабушек, ставших зеками во времена Гааза, приведем лишь два примера.

Узники в одиночных камерах, взамен кошмарной тесноты, вони, совместного содержания женщин и мужчин всех возрастов, получали незавидное преимущество. Их порой переставали кормить и поить. Начисто! Но не по злобе, а по причине забывчивости надзирателей, да разбросанности "одиночек" по тюремным подвалам. О зверски замученном человеке писали "опух с голоду", и дело закрывали.

В пересылку же, то есть, например, в путь из Москвы до Иркутска, который проходили под снегом и дождем за полтора года, прикованные по 10-12 человек к пруту в 40 кг, могли отправиться и восьмилетние дети. Как раз с этого возраста законы разрешали помещикам без суда и следствия "за предерзостное поведение" ссылать рабов в Сибирь. Если таковым поведением была вина "подлинная", скажем, чашка утреннего кофе, пролитая маленькой горничной на барское платье, то освободить ее не всегда получалось даже у Гааза и его друзей по Комитету, богатейших аристократов (предводитель дворянства Арсеньев) и купцов (лесоторговец Рахманов, булочник Филиппов), которые за свои деньги выкупали крепостных подростков.

Поражает масштаб того, что Федор Петрович Гааз сделал за последние 26 лет своей жизни (1828 -54 гг.).

Став вдохновителем всей работы Комитета и главным лекарем всех тюремных больниц Москвы, он совершил переворот в тюремном деле России. Гааз добился благоустройства камер, прогулочных дворов, нар, и даже туалетов; улучшил содержание и лечение пациентов; настоял на отмене "прута", ввел лошадный транспорт для недужных заключенных, а также облегченные и оснащенными войлочными прокладками кандалы; организовал приют и школу для детей узников.

Он сделал очень многое для здоровья нарождающегося российского пролетариата, обустроив, расширив, и руководя работой Старо-Екатеринской "чернорабочей больницы", куда попадали рабочие, которых все больше становилось в Москве. 30.000 пациентов прошло через нее в 1844-54 годах, и смертность была не выше, чем в передовых европейских клиниках!

В-третьих, он потрудился по линии социальной защиты и общественного призрения. В качестве "убежища для всех бесприютных" (нищие, беспризорные, одинокие старики и инвалиды) Гааз в том же 1844 году основал "Полицейскую больницу" в Малоказенном переулке, где и сегодня стоит его бюст.

Вникая в то, какими методами он пришел к своим победам, нельзя не согласиться с тем, что это был не просто "фанатик добра, или неистовый филантроп", как звали его современники. Только гениальный в своей доброте человек мог, плача, обнимать и целовать отверженных своими спутниками больных заключенных, чтобы показать другим, что их недуг не носит опасный, заразный характер. Или не пропустить в течение двух десятилетий ни одной партии узников, отправляемых в Сибирь, без того, чтобы не проститься с ними, утешить, раздать еду и деньги, выслушать их жалобы.

Сверхмощный и сверхотзывчивый "эмоциональный мотор", который носил в своем мозге Гааз, превратил бы его жизнь в сущий ад, если бы Федор Петрович не был столь же феноменально целеустремленным и прямолинейным человеком. В своих отношениях с окружающими он выстроил идеально прямую линию поведения и отстаивания своих принципов, основанную на христианских нравственных ценностях.

Выбрав такую линию, Гааз проявил себя и как тончайший дипломат, ибо заговори он с русской элитой на языке либерально-демократических ценностей западного мира (он, безусловно, ценил их, хотя Еванглие для него было всегда на первом месте), его ждала бы немедленная отставка.

Достаточно вспомнить, каким многолетним трудом убежденному католику Гаазу удалось превратить в своего вернейшего союзника православное духовенство и одного из его лидеров митрополита Филарета.

Долгое время владыко прохладно относился к предложениям Гааза. Он воспротивился тому, чтобы Гааз распространял среди заключенных издания Нового Завета под предлогом, будто самостоятельное чтение Еванглия простолюдинами, да еще и преступниками, может вызвать опасные последствия!

Однако уже через несколько лет между доктором и митрополитом произошла беседа, ставшая хрестоматийной для православных христиан. Во время очередного заседания Гааз доказывал, что некоторые заключенные осуждены невинно. Святитель возразил, что таковых не бывает.

— А как же Христос? Вы забыли о Христе!! -вскричал Гааз, бросился в кресло, уронив голову на руки.

После напряженной паузы Филарет встал и произнес:

— Я не забыл Христа, Федор Петрович! Но когда я сейчас произнес поспешные слова… то Христос обо мне забыл…

С тех пор их отношения изменились. И когда настали последние дни Гааза, Филарет не только разрешил отслужить православный молебен о его выздоровлении, но в тот же день сам поспешил его навестить.

И уж вовсе виртуозно Гааз выстроил отношения с Николаем I, с которым они разговаривали всего лишь раз, во время посещения императором Бутырской тюрьмы. Царю шепнули, что "токмо филантропической волей Газаа" старик, обвиняемый в смутьянстве по причине старообрядческой веры, уже третий месяц шикует на больничной койке. Николай стал выговаривать доктору. Тот упал на колени.

— Ну полно, Федор Петрович, я вас прощаю…

— Государь, не встану, если Ваше величество не услышит меня. Это бедный старик очень слабый. Он не может в оковах идти в Сибирь. Помилуйте его! Пусть он встретит кончину в своем доме, в семье.

Старик был помилован. Николай никогда не шел на такие уступки. Но почему тогда не отказал доктору? Кроме огромного авторитета, который Гааз снискал к тому времени среди аристократии, духовенства, купечества и генералитета, с чем не мог не считаться Николай, Федор Петрович уже заблаговременно расположил к себе царя тем, что среди его неординарных поступков и высказываний, которые гуляли по обоим столицам как анекдоты, и, безусловно, доходили до самодержца, некоторые относились… к нему самому! Но нисколько не пресмыкаясь, Федор Петрович умудрялся сказать про Николая Павловича столь приятные вещи, до которых не додумались бы и прожженные льстецы.

Когда помещику-Гаазу пришла разнарядка на одного рекрута для армии, он запретил старосте посылать туда самого негодного паренька, как поступал любой хозяин.

— Такой прожект есть против совести! — горячился Гааз, всегда начиная при этом путаться в русском языке, — Рекрут идет на царский служба, Надевать мундир российского императора высокая честь. А вы хотел посылать в славное царское войско пьяница, вор!?"

…Ему так и не удалось изменить ни один закон империи, а только "тюремные" регламенты МВД. И все же у Федора Петровича получился первый из продуктивных, да и весьма резонансных диалогов между властью и обществом. Первая вдруг осознала, что если пойти на определенный компромисс со сторонником свободы, равенства и братства, причем не только для православных, но и всех россиян (что невольно получилось у Гааза), то апокалипсис, как ни странно, не наступит… Общество же, вернее его лучшая, просвещенная часть, с тем же изумлением поняла, что наверху-то — не одни бездушные бюрократы. С ними можно договориться, да и "милосердие иногда стучится в их сердца…"

Федор Петрович умер 14 августа 1854 года. Его похороны на Немецком кладбище собрали почти каждого восьмого москвича (20 из 170 тысяч жителей). А бывшие заключенные оплели ограду могилы "гаазовскими" кандалами…